Тишка Ёлкин, Варькин сосед и враг, хмуро подвигался к своему краю и бросал куда-то под ноги:
— Вместо совести — дырка. Класс позоришь.
Варька в упор смотрела на него холодными зелеными глазами и, смирно улыбаясь, шипела:
— Ворчишь, как худое брюхо.
Она удобно располагалась за партой, раскладывала перед собой содержимое мятого, замазанного чернилами портфеля и, скучая, слушала учительницу.
Во время диктовок, не таясь, заглядывала в Тишкину тетрадь и, если он пытался загородиться локтем, корила:
— А еще сознательный! Поделиться не хочешь.
Тишка, как ошпаренный, отдергивал локоть.
Ни о пионерском отряде, ни о самодеятельности она не хотела и слушать. Даже когда выходило ее дежурство и надо было после уроков мыть пол в классе, шла к учительнице и жаловалась.
— Вера Ванна, — обиженно говорила она молоденькой учительнице, — на мне, Вера Ванна, весь дом держится. И пол помыть, и обед — на мне, и одежонку починить тоже. Вы же знаете — сирота.
— Хорошо, Базыкина, — торопливо соглашалась учительница, — я понимаю. Иди домой.
Училась Варька из рук вон дурно, и класс знал, что годовые тройки по всем предметам — явная натяжка и дань ее сиротскому положению.
Тишке Ёлкину и Оле Громовой поручили взять над ней шефство, и отличники ходили к девчонке на квартиру то вместе, то вразбивку.
Варька зевала на занятиях и постоянно пыталась увильнуть от них.
— Вам что — белоручки, — ворчала она, перетирая чистые тарелки или погромыхивая пустыми ведрами на кухоньке, — а Лидка с меня шкуру спустит, ежели замешкаюсь.
Ёлкин морщился, но, помня о поручении класса, молчал.
— А что ж у тебя сестра такая несознательная? — спрашивала Оля. — Ведь комсомолка, кажется?
— Работает много — и злится потому, — лгала Варька. — А мне и замениться некем.
— Я поговорю с ней, — негодовала Оля. — Должна же она понять.
— И-и, что ты, милая! — совсем как старухи кривилась девчонка. — Житья мне тогда не станет.
Несмотря на все усилия класса, она получила за четверть двойки по русскому и географии. Вера Ивановна решила пристыдить ее сообща.
Выслушав упреки, Варька поднялась из-за парты и сказала совершенно спокойно:
— Набросились! А помочь — никого нету!
— Погоди, Базыкина, — заволновалась Вера Ивановна, — тебе же лучшие ученики помогали.
— Чего помогали — посуду мыть? — зло поинтересовалась Варька.
— Как, то есть, посуду мыть? — окончательно смутилась учительница.
— А так, — пояснила Варька. — Дом не велик, да лежать не велит. Где мне на уроки времени брать?
— Врет она, — багровея, сказал Тихон Ёлкин. — Мало что ленивая, а еще и нахальная.
— Как тебе не стыдно, Ёлкин, — покраснела учительница. — Разве можно так грубо с девочкой говорить?
— Можно, — насупился Тишка, — она других слов не понимает.
И, упрямо нагнув голову, сообщил учительнице:
— Я больше не пойду, как хотите.
Варька стала часто-часто дышать, показывая классу, что она горько обижена, но ее холодные глаза спокойно замечали все вокруг.
Класс отчужденно молчал.
И Вера Ивановна, совсем молоденькая и неопытная девушка, не решилась на твердые меры. Вместо того, чтобы уличить Варьку во лжи и потребовать от нее труда и порядочности, она попросила класс:
— Надо помочь, ребята. Вы же знаете — сирота.
Варька была совершенно уверена в таком исходе дела и только ухмыльнулась про себя, когда класс снова решил взять ее на буксир,
Тишку Ёлкина на этот раз заменили девочкой.
И снова ходили на квартиру отличники, сидели с девчонкой по вечерам в классе у географической карты. Варька зевала, прикрывая ладошкой рот, и посмеивалась:
— Не дай бог двойку получу. Душу из вас вытрясут!
Кое-как Варька дотянула до седьмого класса. Трижды оставалась на второй год, но не видела в этом большой беды.
— А что, — огрызалась она в ответ на упреки одноклассников, — очень в жизни нужны ваши деепричастия и союзы. Жить с ними слаще, что ли?
Наконец у школы кончилось терпение. Директор вызвал Варьку в учительскую и, не предложив сесть, пожевал губами:
— Вот что, Базыкина, ты не финти. Будешь учиться или нет?
Варька поглядела в большое, во всю стену, зеркало, обдернула на себе кофточку и улыбнулась. Варьке шел восемнадцатый год, и она, пожалуй, была даже красива. Зеркало отражало крепкую коренастую фигуру; темно-русые косы лежали на острой груди, — не так, как у других учениц.
— И что это вы, Андрей Васильч, — с грубоватым кокетством повела она плечами, — ругаетесь на меня? Как могу — так и учусь. Стараюсь.
И привычно добавила:
— А вам так нельзя, Андрей Васильч, — сироту обижать.
Директор помрачнел и сказал, постукивая костяшками пальцев по стеклу на столе:
— Ты, Базыкина, дурочкой не прикидывайся. Ты лучше умной прикидывайся. И вот что: три месяца сроку. Поняла?..
Помедлил и произнес с хорошо заметной злостью:
— По нашим законам за спекуляцию судят. А ты забыла.
— Это чем же я спекулирую?! — повысила голос Варька, решив, что директор увлекся и допустил промашку.
— Сиротской долей — вот чем.
Варька почувствовала, что дело худо. На один миг в ее холодных больших глазах мелькнул страх, уголки губ дрогнули и поползли вниз.
Вся ее красивая, туго сбитая фигура вдруг точно лишилась костей, поползла киселем, и Варька зачастила смиренным голосом знакомых деревенских старушек:
— Ваша воля — наша доля. Как пожелаете, Андрей Васильч.
Но уже в следующее мгновение тряхнула головой, выпрямилась, и лицо ее приняло обычное лениво-надменное выражение человека, которого никто не имеет права обижать. «Черт с ней, со школой, — подумала Варька, — вон тетка Христина и без образования не скучает».
Вслух она сказала:
— Бьют — и плакать не велят.
К концу перемены зашла в класс, запихала книжки в портфель и, поджав губы, ни на кого не глядя, выбралась на улицу.
Придя домой, Варька села к зеркалу и принялась расплетать косы. Она мурлыкала себе под нос песенку о костре, который светит в тумане, и о прощании на мосту, и ей даже стало легче: теперь не надо ходить в школу — есть хороший предлог бросить занятия.
Лида последнее время работала в ночную смену, и Варька, раздвинув занавески, потушила лампу. С улицы в комнату мягко западал лунный свет.
Варька лежала на койке, закрыв глаза, а у ее ног томился знаменитый на весь город сталевар и говорил свистящим шепотом:
— Варвара Базыкина, я умру без вас, и черная могила будет мой удел. Не губите меня, несравненная Базыкина, дайте маленькую надежду на счастье.
